Сделав очередной заход и получив не то одно не то два попадания от немногочисленных стрелявших, "худые" переключились на беженцев, вброд переходивших речку.
Мальчику Юре было всего 7 неполных лет. Он хорошо помнит переплаву до сих пор. И как его бабушка чуть не утонула из-за маленького роста и как их обстреливали мессеры и наглую улыбающуюся рожу немецкого лётчика.
К счастью, вскоре немцы один за другим отвалили на запад. Видимо, у них подошли к концу боеприпасы или топливо. Паника постепенно улеглась. Огромный боец, только что озверело набросившийся на комиссара, безвольно сидел на коленях и плакал. Рядом с ним сидел неотошедший от всего прозошедшего комиссар с перевёрнутой задом наперёд фуражке на загорелом скуластом лице и подрагивающими руками разбирал наган. Он не был испуган. Ему приходилось видеть куда большую опасность на Финской и куда большую панику на Халхин-Голе. Но никто никогда так прямо и открыто не ставил себя против комиссара. Ему казалось, что все эти лозунги и все эти люди давно разгромлены ещё в Гражданскую, разве что остатки остались. Но, несмотря на свою подозрительность он никак не думал, что столкнётся лицом к лицу с таким наглым врагом. Да ещё при этом у него произойдёт подряд две осечки. Это не укладывалось в голове, сбивало все мысли.
Закончив распоряжения по сбору раненных и убитых, к комиссару подошёл командир.
-Вас не оглушило, товарищ комиссар? Вы слышали: Данилова убило?
Последнее вывело Зинченко из прострациию
-Как убило? Жаль. Хороший был командир. Всегда его рота лучшей была... А, я? Нет, тут хуже было. Вот эта контра (он показал в сторону плачущего бойца стволом разобранного нагана) набросилась на меня, выкрикивая антисоветские лозунги. Бежать всем предлагал. Я было хотел застрелить, а у меня одна за другой две осечки. Никогда такого не было. Вот разобрал - вроде патроны плохие, сам пистолет, кажется, впорядке. Только тут он заметил, что фуражка надета совсем не так, как по уставу.
Только комиссар занялся фуражкой, как трус бросился в ноги командиру. Часто говорят в переносном смысле, что человек ползал у чьих-то ног. В данном случае это было в прямом смысле. Митрофан Трофимович Косых никогда не отличался твёрдостью характера, будучи совсем не похожим на своего отца, работавшего ещё до Революции на скотобойне. Семья жила тяжело, денег никогда не хватало и, наверное, поэтому Трофим Косых был обозлён на всё вокруг, что не понимал. Он ненавидел революционеров, так как боялся любых беспорядков, могущих остановить работу скотобойни и лишить его заработке. Ненавидел "жидов", обвиняя их во всех смертных грехах, ненавидел вечно "бузивших" рабочих, ненавидел иностранцев, в том числе, и своего хозяина, немца. Наверное, поэтому он был в первых рядах громивших немецкое посольство в первые дни Империалистической войны. Ненавидел даже своих сыновей, которые не приносили ни копейки дохода и требовали каждый день еды. Может быть, именно непрерывные побои отца сломили волю сына. Но он никогда не высказывал никакого мнения ни по житейским ни по политическим вопросам. И не был он никакой "контрой" вопреки словам комиссара. А заученными ещё с детства словами лишь оправдывал свою трусость. Он делал это в мыслях и тогда, когда его в мае призвали на сборы, он совсем не хотел ни идти на них ни стараться, когда его-таки призвали. Он внушил себе, что не стоит тратить свою драгоценную жизнь на защиту "совдепии" во время войны, хотя на самом деле нежелание воевать вызывалось трусостью и только трусостью. И сейчас он набросился на комиссара только в оправдание своего абсолютно глупого бегства из окопа. Но всё это было в прошлом. Рубикон был перейдён. Для трусов и предателей во время войны в сорок первом существовало только одно наказание: расстрел.
Малкин с величайшим отвращением пнул просящего пощады.
-Для таких трусов как ты нет прощения. Боец, снимите с него ремень. Да, и поднемите его на ноги.
Прошло ещё три-четыре минуты и Косых уже сидел на коленях перед неглубокой траншеей, специально вырытой для него. Комиссар громко огласил, за что расстреливают их вчерашнего товарища. Подошёл к преступнику и нажал на курок. Осечки не было.
Вскоре после этого командир и комиссар продолжили прерванный разговор.
-Как Данилова убило? Да очень просто. Прямое попадание в окоп. Его по часам на оторванной кисти определили. Именные они у него...Жалко, человека, конечно... Ну на то и война она, чтобы умирать. Кого назначим-то на должность ротного?
- Незнаю, политрук у них слабый. Данилов всё время на него жаловался, хоть и не любитель он этого дела. Помкомроты не рыба ни мясо. Его Данилов тоже всё время гонял. Взводные? Они у него все молодые. Учить он их хорошо учил, да только времиени на это мало было. Чёрт его знает, кого назначить.
Комиссар начал рыться в своём блокнотике, где корявыми буквами он, иногда, записывал характеристики бойцов и командиров.
-Э. есть тут у меня на примете один. Правда, он из роты Сергеева. Пе-ре-пел-кин. Да, да, Перепёлкин. Он на учениях лучше всех стрелял, да и коммунист.
- Это которого я сегодня чуть не расстрелял за невыполнение приказа? Эх комиссар, как же Вы не понимаете, что командир может вообще не уметь стрелять и может плохо знать политэкономию, но отлично воевать? Ему же надо обучить бойцов. Сделать так, чтобы они, а не он правильно стреляли. И управлять ими в бою. Так что же делать? Может Вы возьмётесь покомандовать?
-Невыполнение приказа?! Ну мы его проработаем по партийной линии. Он ещё ответит за всё!
Крайне неприятной чертой комиссара как человека стала быстрая перемена мнений о человеке. Впрочем, это неприятное свойство обнаружилось у него только на комиссарской работе. Точнее, оно там и появилось под влиянием процессов, на которых "громили" разного рода "шпионов", только что называвшимся героями Революции, Гражданской войны, Испании, Хасана и прочих многочисленных предвоенных конфликтов. Командир прекрасно знал всё это и потому не придал значение. Да и понимал он, что "проработать" комиссару этого Перепёлкина будет некогда. Да и в бою увидим, кто виноват больше в сегодняшнем, добряк Сергеев или сам взводный.
-Так что насчёт командования ротой? Согласны?
-Ну раз некого поставить - придётся. В голове комиссара гуляли разные мысли. И о унижении, ведь его поставили, по сути, на низшую должность и о том, не подкапывается ли Малкин под него и о партийном долге и о том, что делать с Перепёлкиным. В общем, мыслей было много, но ни одна из них не была своевременной.
За разговором последовала та тысяча "мелких", но неотложных дел, что сопровождает деятельность командира и комиссара. Зинченко принимал роту, Малкин давал указания о перемещении оставшихся автомобилей, о уборке(их просто сбросили в кювет) сгоревших и неисправных, о уточнении потерь, о высылке разведки и даже о порядке сообщения этой разведки о нахождении наших войск и врага, о допросе пленных и ещё о множестве вещей, которые и не упомнишь. Командир ещё отчитывал Сергеева, чья рота, хоть и находилась дальше всех от разрывов, понесла наибольшие потери и из которой как раз и был трус, когда подбежал запыхавшийся начштаба. Окаывается, он уже успел и собрать раненных и распросить и подчинить себе как артиллеристов, так и остатки пехотного батальона из всё той же соседней дивизии, вытащить две почти целые пушки и леса, обыскать убитых немцев силами провинившихся и потому отряжённых на эту не самую приятную работу сапёров и даже опросить двух пленных, которые из-за ранения и суматохи остались около моста и попали прямо к нему в руки.
низенький, вечно уставший, с грязным от гари лицом, но в остальном крайне аккуратный и дисциплинированный начштаба без запинки доложил командиру, что, во-первых, к сожалению, данные о уничтожении немецкого майора не подтвердились. Тот, кто назвался был никаким не майором и никаким не Ларманом, а унтер-офицером Шнитке, который происходил из Прибалтики, а рос в Москве, где его отец служил в посольстве. Он хорошо знал русский и обладал прибалтийским акцентом, потому его и "назначили" майором и "дали" латышскую фамилию, что оба пленных - рядовые. По документам, найденным у убитых и у пленных, против батальона действовала часть полка "Бранденбург-800", специально предназначенного для диверсий в тылу и имеющего боевой опыт ещё в Голландии, Бельгии и Франции. По показаниям пленных действовал только взвод этого полка. А главное, у убитого лейтенанта найдена карта. При чём он записывал туда обстановку. Пока не известно, не провокация ли это. Но на ней почему-то указан штаб нашего полка, причём никак не в Покровке, а даже восточнее моста(если карта - не деза, то что же за неорганизованность у немцев, когда лейтенанты наносят разведданные себе на карту, да ещё и ходят на ней на такие задания -подумал командир). Если верить этой карте, впереди батальона никого нет. Наконец, закончен план марша на Покровку.
-Про план - это ты, конечно, молодец, Владлен Иванович. Быстро сделал. Но, кажется, смысла в этом марше уже нет. Даже если в карте и дезинформация, то штаб полка обойдён, а наступать батальоном не имея ни связи ни поддержки ни информации - просто самоубийство.
Малкин прекрасно сжился с начштабом и потому позволял себе и обратиться к нему на "ты" и вообще говорить несколько проще.
-Но если штаб окружён, неужели мы бросим их, да ещё и неисполнив приказ?
Уж чему-чему, а как воевать в тумане войны, без флангов, имея крайне слабые силы, в академии моторизации и механизации имени Сталина Владлена Ивановича Полунина не обучали. И на учениях отрабатывали что угодно, начиная от ликвидации вражеского десанта и заканчивая прорывом укреплённых районов, только вот не такую войну. От того начштаба и был ошарешен вопросом, ведь он всё ещё мыслил категориями совсем другой войны, победоносной, такой, в какой товарищей обязательно надо выручать даже несмотря на то, что это уже давно не требуется обстановкой, где в любой тяжёлой ситуации наступит, как по мановению волшебной палочки перелом. Ведь именно так случалось на предвоенных учениях, которые шли совсем иначе, нежели предусматривалось сценарием. Нет, он прекрасно понимал, что война - это не учения. И "доброго" посредника, который в критический момент возвестит о срочном отступлении врага всвязи с явно корявым и неудачным контрударом соседа, нет. Но за немногие годы его учёбы и службы уже выработалась подсознательная установка, что окончательной неудачи быть не может и что не бывает на войне случаев, когда надо чем-то жертвовать, чтобы, нет, не внести коренной перелом в борьбу, а просто спасти то немногое, что ещё можно было спасти.
-Что там со штабом происходит выяснить - это первостепенная задача. Если враг окружил крупными силами или того хуже, уничтожил штаб, а этого никак нельзя исключать, никакого смысла в наступлении батальоном на них просто нет, особенно когда мы не знаем обстановки. Необходимо вести разведку. Вам понятно? Срочно вышлите связного на мотоцикле в район... э.. где там штаб на немецкой карте? Да, в район Лопухино.
А пока командир отчитывал начтаба, над лесом искоркой загорелось и потухла красная ракета - сигнал о том, что разведка обнаружила немцев. Увы, больше никаких среств связи кроме ракет и посыльных просто не было. За красной ракетой послышался треск пулемётов. По инструкции отряд должен был при встрече с противником, который явно превосходил их в мощи отходить, по возможности сдерживая его и отправить связного. Что значило "явно превосходящего" и как надо было "сдерживать" и что понимать под "по возможности" не расшифровывалось. Приходилось надеяться на здравый смысл лейтенанта Джайраняна, сменивнего погибшего комвзвода. Послышались взрывы гранат. Постепенно звуки боя стихли. Небольшой штаб батальона как один жаждал увидеть связного на трофейном мотоцикле, чтобы узнать, что разведка, конечно, невредима, и встреченный враг отброшен. Но звуки взрывающихся гранат наводили на тяжёлые мысли. Уж не танки ли там?
Солнце совсем упало к горизонту, расплывшись огромным медным кругом и раскрасив всё небо восхитительной палитрой, переходящей от ярко-красного над самыми верхушками старых елей и заканчивая тёмной-тёмной синевой востока, где уже зажглись первые звёздочки. Ветра совсем не было, жара спала, а комары ещё не появились. Наступило великолепное время, окрашенное в весёлый оранжевый цвет, ассоциирующийся с отдыхом и спокойствием. Увы, ни отдыха ни спокойствия этот вечер не нёс бойцам третьего батальона и уж тем более - их командирам. Никто и не думал смотреть на небо и любоваться закатом. Все не хвалили, а наоборот кляли это слепящее глаза светило, не дававшее сразу увидеть в лучшем случае гонца от Джайраняна и в худшем - серые коробки немецких танков. Наконец, через пару минут после первых выстрелов, показавшихся вечными, пыля, на дорогу выехал мотоциклист. Вот только не был он послан разведкой. Это был всё тот же командир связи из полка, что ещё днём приезжал на переправу. За это время он несколько именил свою "окраску". Теперь он стал серым от пыли. Было видно, что за день слезть с своего железного коня у него так и не вышло. Тщательно протерев очки и отказавшись умыться (всё равно обратно ехать, по такой пыли за минуту ещё больше на мокрое сядет) он доложил, что, оказывается, искал батальон много западнее. Два раза нарывался на немцев, в последний раз у развилки, где был обстрелян сначала немецкими танками, а потом и какими-то советскими бойцами, видимо, разведкой (это и были люди Джайраняна). Полк стоит действительно в деревне Лопухино, прямо как на немецкой карте. Во всяком случае,он там был три часа назад. И всё бы хорошо,но пока он их искал, почти кончилось горючее. И его надо срочно пополнить.
А в переданном пакете было написано новое приказание. Марш на Запад отменялся. Батальону предписывалось занять оборону на этом самом мостке, а с утра наступать на развилку, что в километре от моста и далее на север. Сегодня же предписывалось срочно наладить связь с штабом.
В течении нескольких минут начштаба от руки написал записочку для штаба полка. За это время мотоцикл уже осмотрели и пришли к неутешительному выводу. Заливать бензин в него нет смысла: пробит бак, причём совсем близко к дну. Счастье лейтенанта, что бак не загорелся. В этом случае он мог остаться без мотоцикла прямо возле немецких танков. Больше мотоциклов в батальоне не было. Пришлось задействовать полуторку, на которой окольным путём его и отправили в штаб полка.
Пока же командование было занято отправкой свяного, в последних лучах заходящего солнца высвятились 3 серые коробочки. Да, конечно, это были как раз те танки, что и обстреляли мотоциклиста и рассеяли остатки разведвзвода. Из среднего танка высунулся командир. С полминуты он смотрел в бинокль на окопы, не обращая внимание на многочисленные выстрелы из винтовок и даже несколько очередей из пулемётов. Увы, стрельба была крайне неточной. Вскоре её прекратили, так как это раскрывало систему огня, что немцу, явно, и было нужно. Как только огонь почти утих, раздался одиночный выстрел с левого фланга и немец, уронив бинокль, мешковато рухнул на башню. Через несколько секунд его втащили внутрь, а в это время остальные два танка начали бешенную стрельбу из автоматических пушек и пулемётов по пехоте. В ответ с нашей стороны тоже послышались нескладные выстрелы. Через минуту бойцы престрелялись и в наступающей темноте раз за разом можно было видеть, как отскакивают от брони пули. Убедившись, что на испуг "иванов" взять не получилось, а заодно и в собственной неуязвимости, танки пошли вперёд. Немецкие танкисты, конечно, не сшылали в грохоте механизмов русской команды, прошедшей по окопам. Да и если б услышали, вряд ли поняли бы, что значит "гранаты к бою!" Для бойцов же это означало, что бой будет и будет не лёгким.
Немцы приблизились к окопам и пошли вдоль них, одновременно стараясь идти близко и параллельно окопам, а с другой - не свалиться в него. Стрельба вдоль траншей выкашивала сидевших в них бойцов, которые не могли ещё надёжно скрыться в неглубоких ячейках. С первыми криками раненных началась паника. Один за другим обезумевшие существа, которых в эту минуту сложно было назвать даже людьми, не то, что бойцами, разбегались кто-куда от неуязвимых, казалось, чудовищ. Другие наоборот, бросив и гранаты и винтовки и автоматы, поднимали руки, прося пощады. Несколько пулемётов начали стрелять по щелям и триплексам, но было слишком поздно. Немцы один за другим подавляли огнём, а затем и давили гусеницами Максимы и Дегтярёвы, которые расчёту не позволяли убрать в укрытие пулемётные трасы. В танки полетело не то две не то три гранаты, но они были прошены с слишком большой дистанции и крайне не точно и потому никакого урона не нанесли. Паника уже превращалась в повальное бегство. Если бывшая рота Данилова ещё частью держалась, а рота Джаброилова осталась в стороне, то бойцы Сергеева начали драпать почти в полном составе. Комиссар в отчаяньи сам пополз с гранатой к танкам, когда неожиданно возле танка поднялась фигура какого-то командира с гранатой. Он пытался размахнуться и кинуть гранату прицельно, видимо, думая, что его не видят. Но промедление в пару секунд и его срезает очередь. Ещё пару секунд - и в танк летит ещё одна граната. Взрыв. Но "ура" кричать рано. Ничего танку не сделалось. По долговязой фигуре немцы открывают огонь из всего оружия. Видно, как пуля одна за другой врываются в тело героя и всё же он успевает скрыться в ячейке. Пока он отвлекал танки, к танкам бежит ещё один человек и почти в упор бросает гранату. Взрыв. Точно в ленивец! Танк начинает кружиться на месте с перебитой гусеницей. Другие два танка останавливаются, расстреливают отброшенное взрывом тело, а затем один из них медленно и осторожно приближается к подбитому танку. В последнем открывается люки и как горох высыпаются два танкиста. Ещё несколько секунд - и они уже залезают в подъехавший. Ещё мгновение - и оба оставшихся танка дают задний ход.
Графоман